Роман И. С. Тургенева «Отцы и дети» любил А. П. Чехов:

«Боже мой! Что за роскошь «Отцы и дети»!

Просто хоть караул кричи!»

Действующие лица: ведущий; приглашённые чтецы (15 человек); музыкант; литературные критики: Павел Анненков, Максим Антонович, Николай Страхов. Александр Скабичевский, Дмитрий Писарев; Мать, Дочь

Подготовка.

1. Выбираются фрагменты из романа И. Тургенева «Отцы и дети» для чтения.
2. Подбирается музыка к выбранным отрывкам. Предложенные музыкальные произведения исполняются вживую музыкантом или воспроизводятся в записи.
3. Актёры, исполняющие роли литературных критиков, должны иметь при себе табличку или бейдж с указанием имени критика.

Музыкальное сопровождение: фрагмент Фантазии № 4 до минор, K.475 В. Моцарта, фрагмент Сонаты No. 2 in G Minor, Op. 22 Р. Шуберта, фрагмент Трио №2 Op.100 Ф. Шуберта, фрагмент Сонаты № 23 фа минор соч. 57 «Аппассионата» Л. Бетховена, фрагмент норктюрна (си-бемоль минор) Op. 9 № 1 Ф. Шопена, фрагмент No. 4 Standchen from Schwanengesang D 957 (arr. Franz Liszt) Ф. Шуберта, соната № 17 «Буря» (3 часть) Л. Бетховена, Скерцо №2 (си-бемоль минор), op.31 Ф. Шопена, русская народная песня «Не одна во поле дороженька», романс “И снилось мне” (комп. Валерий Зубков), фрагмент Концерт для фортепиано с оркестром № 23 ля мажор (К. 488) – 2. Adagio В. Моцарта

Видеосопровождение: видеоролик на романс «Утро туманное» (сл. И. Тургенева, муз. А. Абазы), фрагмент из мини-сериала «Отцы и дети» (1983 г., реж. В. Никифоров) – «Смерть Евгения Базарова».

Ход

Ведущий. Слайд 1. Добрый день, дорогие друзья! Мы рады приветствовать вас на Больших Тургеневских чтениях!

Слайд 2. Демонстрация видеоролика на романс «Утро туманное» (сл. И. Тургенева, муз. А. Абазы)

Ведущий. Слайд 3. Иван Тургенев, классик русской литературы, первый русский писатели, при жизни удостоившийся мировой известности.   Поэт, публицист,  переводчик, философ,  драматург, Тургенев заложил основы русского классического романа. Литературный преемник Пушкина,  хранитель  «великого и могучего» русского языка,  Тургенев  явился создателем классических образов, ставших воплощением русского характера, русского человека.  

Слайд 4. Знаковым для своего времени стал роман «Отцы и дети».  В печати сразу же началось оживленное обсуждение его в печати, которое сразу же приобрело острый полемический характер. Разумеется, в «Отцах и детях» речь шла не о семейных взаимоотношениях.  Дело было совсем в другом. В критике и публицистике 50-60-х годов понятие «старшее поколение» и «младшее поколение» («отцы» и «дети») имели определённый политический смысл. Под «молодым поколением» демократические публицисты разумели сторонников новых, передовых идей, а под «старшим», или «прошлым», поколением – тех людей, которые некогда, быть может, играли важную и положительную роль в русской жизни, а теперь утратили понимание современных общественных задач.

Литературные критики выкрикивают из зала:

Павел Анненков: Новый нравственный масштаб!

Максим Антонович: Плохой и поверхностный морально-философский трактат!

Николай Страхов: Роман этот – истинно поэтическое дело!

Александр Скабичевский: Поверхностные и ребяческие понятия о системах!

Дмитрий Писарев: Вот какие бывают теперь молодые люди!

Ведущий: Полноте, господа! Сегодня здесь собрались образованные и интеллигентные люди, которые сами могут составить своё мнение о романе. Наши гости, зачитывая отрывки из романа, помогут погрузиться в роман и понять его.

Представление чтецов.

Кроме того, чтение романа дополнит и украсит музыка, которая вдохновляла писателя на его творчество. Вас ждёт живое исполнение и записи мировых шедевров.  «…Для меня – музыкальные наслаждения выше всех других, – признавался Тургенев, –…редко что меня может заставить заплакать».

Итак, «Отцы и дети».

На сцену выходят мать и дочь

Мать: Софи, ну куда ты собралась? Снова к Полечке музицировать?

Дочь: Маменька, сегодня у Шевыревой состоится чтение новых глав романа месье Тургенева!..

Мать: Это автор «Записок охотника»?! Знаем, читали… О чём на сей раз пишет?

Дочь: Ах, вы не поверите: на сей раз – (шёпотом) нигилисты!..

Мать (застыла): Как?!.. Нигилист… nihil… Это же…

Дочь (отвлекая): …Но Иван Сергеевич нисколько не уступил себе в описании природы. Послушайте же, как он безукоризненно хорош… открывает книгу и начинает читать

Слайд 5. «Места, по которым они проезжали, не могли назваться живописными. Поля, всё поля, тянулись вплоть до самого небосклона, то слегка вздымаясь, то опускаясь снова; кое-где виднелись небольшие леса, и, усеянные редким и низким кустарником, вились овраги, напоминая глазу их собственное изображение на старинных планах екатерининского времени. Попадались и речки с обрытыми берегами, и крошечные пруды с худыми плотинами, и деревеньки с низкими избёнками под тёмными, часто до половины размётанными крышами, и покривившиеся молотильные сарайчики с плетёнными из хвороста стенами и зевающими воротищами возле опустелых гумен, и церкви, то кирпичные с отвалившеюся кое-где штукатуркой, то деревянные с наклонившимися крестами и разорёнными кладбищами. Сердце Аркадия понемногу сжималось. Как нарочно, мужички встречались всё обтёрханные, на плохих клячонках; как нищие в лохмотьях, стояли придорожные ракиты с ободранною корой и обломанными ветвями; исхудалые, шершавые, словно обглоданные, коровы жадно щипали траву по канавам. Казалось, они только что вырвались из чьих-то грозных, смертоносных когтей — и, вызванный жалким видом обессиленных животных, среди весеннего красного дня вставал белый призрак безотрадной, бесконечной зимы с её метелями, морозами и снегами… “Нет, — подумал Аркадий, — небогатый край этот, не поражает он ни довольством, ни трудолюбием; нельзя, нельзя ему так остаться, преобразования необходимы… но как их исполнить, как приступить?..”

Так размышлял Аркадий… а пока он размышлял, весна брала своё. Всё кругом золотисто зеленело, всё широко и мягко волновалось и лоснилось под тихим дыханием тёплого ветерка, всё — деревья, кусты и травы; повсюду нескончаемыми звонкими струйками заливались жаворонки; чибисы то кричали, виясь над низменными лугами, то молча перебегали по кочкам; красиво чернея в нежной зелени ещё низких яровых хлебов, гуляли грачи; они пропадали во ржи, уже слегка побелевшей, лишь изредка выказывались их головы в дымчатых её волнах».

Ведущий: Роман начинается с картин, показывающих неизбежность изменения старого жизненного уклада и, следовательно, неизбежность появления в русской жизни «новых людей». Деревенский пейзаж говорит о крестьянском разорении яснее и ярче, чем это могли бы сделать длинные описания и рассуждения.

При виде этого разорения Аркадий понимает необходимость преобразований. «Но как их исполнить, как приступить?..»

Звучит фрагмент Фантазии № 4 до минор, K.475 В. Моцарта

Под музыку Чтец 1 занимает место за литературным столиком

Ведущий. Слайд 6. Образ главного героя Евгения Базарова был воспринят молодёжью как пример для подражания. В романе впервые звучит слово «нигилист». На Западе оно стало на долгие годы обозначением передового русского деятеля, отрицателя, революционера. В России сразу же после выхода романа реакционеры сделали из него бранную кличку, и Тургенев не раз потом пожалел, зачем он дал возможность реакционным слоям ухватиться за кличку, за слово.

Чтец 1: – Что такое Базаров? – Аркадий усмехнулся. – Хотите, дядюшка, я вам скажу, что он, собственно, такое? Он нигилист.

– Как? – спросил Николай Петрович, а Павел Петрович поднял на воздух нож с куском масла на конце лезвия и остался неподвижен. 

– Он нигилист, – повторил Аркадий. 

– Нигилист, – проговорил Николай Петрович. – Это от латинского nihil, ничего, сколько я могу судить; стало быть, это слово означает человека, который… который ничего не признает? 

– Скажи: который ничего не уважает, – подхватил Павел Петрович и снова принялся за масло. 

– Который ко всему относится с критической точки зрения, – заметил Аркадий. 

– А это не все равно? – спросил Павел Петрович. 

– Нет, не все равно. Нигилист – это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип.

– И что ж, это хорошо? – перебил Павел Петрович. 

– Смотря как кому, дядюшка. Иному от этого хорошо, а иному очень дурно. 

– Вот как. Ну, это, я вижу, не по нашей части. Мы, люди старого века, мы полагаем, что без принсипов, принятых, как ты говоришь, на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя. Vous avez changé tout cela, (Вы все это переменили) дай вам бог здоровья и генеральский чин, а мы только любоваться вами будем, господа… как бишь? 

– Нигилисты, – отчетливо проговорил Аркадий. 

– Да. Прежде были гегелисты, а теперь нигилисты. Посмотрим, как вы будете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве; а теперь позвони-ка, пожалуйста, брат, Николай Петрович, мне пора пить мой какао. 

Звучит фрагмент Сонаты No. 2 in G Minor, Op. 22 Р. Шуберта

Под музыку Чтец 1 уходит, а Чтец 2 занимает место за литературным столиком

Ведущий. Слайд 7. Ещё до выхода романа критик Николай Добролюбов писал о людях старшего поколения, что они были «проникнуты высокими, но несколько отвлечёнными стремлениями. Они стремились к истине, желали добра, их пленяло всё прекрасное, но выше всего был для них принцип. Жизнь была для них служением принципу, человек – рабом принципа».

Чтец 2: Базаров вернулся, сел за стол и начал поспешно пить чай. Оба брата Кирсановы молча глядели на него, а Аркадий украдкой посмат­ривал то на отца, то на дядю.

—Вы собственно физикой занимаетесь? — спросил, наконец, Николай Петрович.

—Физикой, да; вообще естественными науками.

—Говорят, германцы в последнее время сильно успели по этой части.

—Да, немцы в этом наши учители,— небрежно отвечал Ба­заров.

—Вы столь высокого мнения о немцах? — проговорил с изы­сканною учтивостью Павел Петрович. Он начинал чувствовать тайное раздражение. Его аристократическую натуру возмущала совершенная развязность Базарова. Этот лекарский сын не толь­ко не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое.

—Тамошние ученые дельный народ.

—Это очень похвальное самоотвержение,— произнес Павел Петрович, выпрямляя стан и закидывая голову назад.— Но как же нам Аркадий Николаевич сейчас сказывал, что вы не призна­ете никаких авторитетов? Не верите им?

—Да зачем же я стану их признавать? И чему я буду ве­рить? Мне скажут дело, я соглашаюсь, вот и все.

—Что касается до меня,— заговорил он опять, не без неко­торого усилия,— я немцев, грешный человек, не жалую. О рус­ских немцах я уже не упоминаю: известно, что это за птицы. Но и немецкие немцы мне не по нутру. Еще прежние туда-сюда; тог­да у них были — ну, там Шиллер, что ли, Гётте…  А теперь пошли всё какие-то хими­ки да материалисты…

—Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэ­та,— перебил Базаров.

—Вот как,— промолвил Павел Петрович и, словно засыпая, чуть-чуть приподнял брови.— Вы, стало быть, искусства не при­знаете?

—Искусство наживать деньги, или нет более геморроя! — воскликнул Базаров с презрительной усмешкой.

—Так-с, так-с. Вот как вы изволите шутить. Это вы всё, ста­ло быть, отвергаете? Положим. Значит, вы верите в одну науку?

—Я уже доложил вам, что ни во что не верю; и что такое наука — наука вообще? Есть науки, как есть ремесла, звания; а наука вообще не существует вовсе.

Павел Петрович слегка побледнел… Николай Петрович почел должным вмешаться в разговор.

— Я полагаю, брат, нам пора пойти по­толковать с приказчиком.

Ведущий. Слайд 8. Да, — проговорил Павел Петрович, ни на кого не глядя, — беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов! Как раз дурак дураком станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что все это вздор, и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками больше не занимаются и что ты, мол, отсталый колпак. Что делать! Видно, молодежь точно умнее нас.

Так и попадают в отставные люди!

Под слова Ведущего Чтец 2 уходит, а Чтец 3 занимает место за литературным столиком

Чтец 3: Приятели сделали несколько шагов в молчанье.

— Видел я все заведения твоего отца, — начал опять Базаров. — Скот плохой, и лошади разбитые. Строения тоже подгуляли, и работники смотрят отъявленными ленивцами; а управляющий либо дурак, либо плут, я еще не разобрал хорошенько.

— Строг же ты сегодня, Евгений Васильевич.

— И добрые мужички надуют твоего отца всенепременно. Знаешь поговорку: «Русский мужик бога слопает».

— Я начинаю соглашаться с дядей, — заметил Аркадий, — ты решительно дурного мнения о русских.

— Эка важность! Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения. Важно то, что дважды два четыре, а остальное все пустяки.

— И природа пустяки? — проговорил Аркадий, задумчиво глядя вдаль на пестрые поля, красиво и мягко освещенные уже невысоким солнцем.

— И природа пустяки в том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник.

Медлительные звуки виолончели долетели до них из дому в это самое мгновение. Кто-то играл с чувством, хотя и неопытною рукою «Ожидание» Шуберта, и медом разливалась по воздуху сладостная мелодия.

— Это что? — произнес с изумлением Базаров.

— Это отец.

— Твой отец играет на виолончели?

— Да.

— Да сколько твоему отцу лет?

— Сорок четыре.

Базаров вдруг расхохотался.

— Чему же ты смеешься?

— Помилуй! в сорок четыре года человек, pater familias (отец семейства), — играет на виолончели!

Базаров продолжал хохотать; но Аркадий, как ни благоговел перед своим учителем, на этот раз даже не улыбнулся.

Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович вышел к ним навстречу в сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и голоса обоих молодых людей. Они шли по ту сторону беседки и не могли его видеть.

— Ты отца недостаточно знаешь, — говорил Аркадий.

— Твой отец добрый малый, — промолвил Базаров, — но он человек отставной, его песенка спета.

Николай Петрович приник ухом… Аркадий ничего не отвечал. «Отставной человек» постоял минуты две неподвижно и медленно поплелся домой.

Звучит фрагмент Трио №2 Op.100 Ф. Шуберта.

Под музыку Чтец 3 уходит, его место занимает Чтец 4

Чтец 4: «— Вот как мы с тобой», — говорил в тот же день после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете, — в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не можем.

— Да почему он ушел вперед? И чем он от нас так уж очень отличается? — с нетерпением воскликнул Павел Петрович. — Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он и в физике недалеко ушел.

— Нет, брат, ты этого не говори: Базаров умен и знающ.

— И самолюбие какое противное, — перебил опять Павел Петрович.

— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Сегодня я сижу да читаю Пушкина… помнится, «Цыгане» мне попались… Вдруг Аркадий подходит ко мне и молча, с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как у ребенка, отнял у меня книгу и положил передо мной другую, немецкую… улыбнулся, и ушел, и Пушкина унес.

— Вот как! Какую же он книгу тебе дал?

— Вот эту. – И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука брошюру Бюхнера «Сила и материя». Павел Петрович повертел ее в руках.

— Гм! — промычал он. — Аркадий Николаевич заботится о твоем воспитании. Что ж, ты пробовал читать?

— Пробовал.

— Ну и что же?

— Либо я глуп, либо это все — вздор. Должно быть, я глуп.

— Да ты по-немецки не забыл? — спросил Павел Петрович.

— Я по-немецки понимаю.

Павел Петрович опять повертел книгу в руках и исподлобья взглянул на брата. Оба помолчали.

Ведущий. Слайд 9. Теперь, когда нигилизм Базарова проявился вполне ясно и к тому же по всем пунктам, когда обнаружились его сильные и слабые стороны, читатель уже подготовлен к решающей схватке между антагонистическими сторонами. Противники были как бы поставлены автором к барьеру. Представляем вашему вниманию небольшой отрывок из этой «дуэли».

Под слова Ведущего Чтец 4 уходит, а Чтец 5 занимает место за литературным столиком

Чтец 5: Речь зашла об одном из соседних помещиков. «Дрянь, аристократишко», — равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге.

— Позвольте вас спросить, — начал Павел Петрович, и губы его задрожали, — по вашим понятиям слова: «дрянь» и «аристократ» одно и то же означают?

— Я сказал: «аристократишко», — проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю.

— Точно так-с: но я полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Вспомните, милостивый государь, английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других.

— Слыхали мы эту песню много раз, — возразил Базаров, — но что вы хотите этим доказать?

— Я эфтим хочу доказать, милостивый государь, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному… bien public. Аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди.

«— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы», — говорил между тем Базаров, — подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.

— Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?

— Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, — промолвил Базаров. — В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем.

— Всё?

— Всё.

Павел Петрович уставился на него. Он этого не ожидал.

— Однако позвольте, — заговорил Николай Петрович. — Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете… Да ведь надобно же и строить.

— Это уже не наше дело… Сперва нужно место расчистить. Мы ничего не проповедуем; это не в наших привычках…

— Что же вы делаете?

— А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда…

— Ну да, да, вы обличители, — так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь, но…

— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда; мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.

— Так, — перебил Павел Петрович, — так: вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно не приниматься.

— И решились ни за что не приниматься, — угрюмо повторил Базаров.

Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.

— А только ругаться?

— И ругаться.

— И это называется нигилизмом?

— И это называется нигилизмом, — повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.

Павел Петрович слегка прищурился.

— Так, так. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.

Ведущий: На самом деле, Павлу Петровичу нет дела до людей, он красив, изящен, но душа его суха, хотя и щегольски-суха, и, наконец, он лишён народной основы, даже мизантропичен он не по-русски, а на французский лад. Становится понятным, как мало стоит его защита народных начал, народной веры и обычаев, крестьянской общины и т.п. Зато Базаров уверен в себе. Первая часть закончилась победой Базарова.

Звучит фрагмент Сонаты № 23 фа минор соч. 57 «Аппассионата» Л. Бетховена

Под музыку Чтец 5 уходит, его место занимает Чтец 6

Ведущий. Слайд 10. Есть в романе и равные Базарову собеседники. Это, конечно, Анна Одинцова. Он уважает её, Базарову интересна эта умная женщина, «ужасная спорщица». Однако, пожалуй, важнее всего то, что именно в разговоре с Одинцовой Базаров высказывает самые задушевные свои взгляды и убеждения, и высказывает их уважительным и серьёзным тоном, без той бравады, которой он умышленно сердил Павла Петровича.

Чтец 6: Базаров поглядел на Анну Сергеевну.

— Вам угодно спорить, — извольте. Я рассматривал виды Саксонской Швейцарии в вашем альбоме, а вы мне заметили, что это меня занять не может. Вы это сказали оттого, что не предполагаете во мне художественного смысла, — да, во мне действительно его нет; но эти виды могли меня заинтересовать с точки зрения геологической, с точки зрения формации гор, например.

— Извините; как геолог вы скорее к книге прибегнете, к специальному сочинению, а не к рисунку.

— Рисунок наглядно представит мне то, что в книге изложено на целых десяти страницах.

Анна Сергеевна помолчала.

— И так-таки у вас ни капельки художественного смысла нет? — промолвила она, облокотясь на стол, и этим самым движением приблизив свое лицо к Базарову. — Как же вы это без него обходитесь?

— А на что он нужен, позвольте спросить?

— Да хоть на то, чтоб уметь узнавать и изучать людей.

Базаров усмехнулся.

— Во-первых, на это существует жизненный опыт; а, во-вторых, доложу вам, изучать отдельные личности не стоит труда. Все люди друг на друга похожи как телом, так и душой; у каждого из нас мозг, селезенка, сердце, легкие одинаково устроены; и так называемые нравственные качества одни и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой.

Анна Сергеевна покачала головой.

— Деревья в лесу, — повторила она. — Стало быть, по-вашему, нет разницы между глупым и умным человеком, между добрым и злым?

— Нет, есть: как между больным и здоровым. Легкие у чахоточного не в том положении, как у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственные болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и болезней не будет.

Базаров говорил все это с таким видом, как будто в то же время думал про себя: «Верь мне или не верь, это мне все едино!».

— И вы полагаете, — промолвила Анна Сергеевна, — что, когда общество исправится, уже не будет ни глупых, ни злых людей?

— По крайней мере, при правильном устройстве общества совершенно будет равно, глуп ли человек или умен, зол или добр.

— Да, понимаю; у всех будет одна и та же селезенка.

— Именно так-с, сударыня.

Ведущий. Слайд 11. «С первых же дней их пребывания в имении Одинцовой в сердцах молодых людей произошла перемена. В Базарове, к которому Анна Сергеевна очевидно благоволила, хотя редко с ним соглашалась, стала проявляться небывалая прежде тревога, он легко раздражался, говорил нехотя, глядел сердито и не мог усидеть на месте, словно что его подмывало». (Отрывок из романа «Отцы и дети» И. Тургенева)

Звучит фрагмент норктюрна (си-бемоль минор) Op. 9 № 1 Ф. Шопена

Под музыку Чтец 6 уходит, его место занимает Чтец 7

Чтец 7: Настоящею причиной всей этой «новизны» было чувство, внушенное Базарову Одинцовой, — чувство, которое его мучило и бесило и от которого он тотчас отказался бы с презрительным хохотом и циническою бранью, если бы кто-нибудь хотя отдаленно намекнул ему на возможность того, что в нем происходило. Базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление: почему не посадили в желтый дом Тоггенбурга со всеми миннезингерами и трубадурами? «Нравится тебе женщина, — говаривал он, — старайся добиться толку; а нельзя — ну, не надо, отвернись — земля не клином сошлась». Одинцова ему нравилась: распространенные слухи о ней, свобода и независимость ее мыслей, ее несомненное расположение к нему — все, казалось, говорило в его пользу; но он скоро понял, что с ней «не добьешься толку», а отвернуться от нее он, к изумлению, своему, не имел сил. Кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы с своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость. В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе. Тогда он отправлялся в лес и ходил по нем большими шагами, ломая попадавшиеся ветки и браня вполголоса и ее и себя; или забирался на сеновал, в сарай, и, упрямо закрывая глаза, заставлял себя спать, что ему, разумеется, не всегда удавалось. Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его поцелуи, что эти умные глаза с нежностью — да, с нежностью остановятся на его глазах, и голова его закружится, и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование. Он ловил самого себя на всякого рода «постыдных» мыслях, точно бес его дразнил. Ему казалось иногда, что и в Одинцовой происходит перемена, что в выражении ее лица проявлялось что-то особенное, что, может быть… Но тут он обыкновенно топал ногою или скрежетал зубами и грозил себе кулаком.

Ведущий: «А между тем Базаров не совсем ошибался. Он поразил воображение Одинцовой; он занимал ее, она много о нем думала. В его отсутствие она не скучала, не ждала его, но его появление тотчас ее оживляло; она охотно оставалась с ним наедине и охотно с ним разговаривала, даже тогда, когда он ее сердил или оскорблял ее вкус, ее изящные привычки. Она как будто хотела и его испытать, и себя изведать». (Отрывок из романа «Отцы и дети» И. Тургенева)

Звучит фрагмент No. 4 Standchen from Schwanengesang D 957 (arr. Franz Liszt) Ф. Шуберта

Под музыку Чтец 7 уходит, на сцену выходят Чтецы 8-9

Ведущий. Слайд 12.В любви человек проявляется самыми главными свойствами своей личности (так у Тургенева было всегда). Победить свою любовь Базаров оказался не в силах. Натура Базарова, глубокая и страстная, побеждает узкое доктринерство и поверхностный рационализм его взглядов. И ведь Базаровы даже не предполагают, насколько они глубже, шире и поэтичнее, чем кажутся и хотят казаться.

Чтецы 8-9 (мужчина и женщина): Одинцова бросила косвенный взгляд на Базарова.

— Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. К чему вы себя готовите? какая будущность ожидает вас? Я хочу сказать — какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе? Словом, кто вы, что вы?

— Вы меня удивляете, Анна Сергеевна. Я уже докладывал вам, что я будущий уездный лекарь.

— Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались такою скромною деятельностью, и не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина не существует. Вы — с вашим самолюбием — уездный лекарь! Вы мне отвечаете так, чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А знаете ли, Евгений Васильевич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания, как и вы.

— Все это прекрасно, Анна Сергеевна, но вы меня извините… я вообще не привык высказываться…

— Положим: я понимаю ваше нежелание говорить о будущей вашей деятельности; но то, что в вас теперь происходит…

— Происходит! — повторил Базаров, — точно я государство какое или общество! Разве человек всегда может громко сказать все, что в нем «происходит»? Вы можете? — спросил Базаров.

— Могу, — отвечала Анна Сергеевна после небольшого колебания.

Базаров наклонил голову.

— Вы счастливее меня.

Анна Сергеевна вопросительно посмотрела на него.

— Как хотите, — продолжала она, — а мне все-таки что-то говорит, что мы сошлись недаром, что мы будем хорошими друзьями. Я уверена, что ваша эта, как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет, наконец?

— И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать, что во мне происходит?

— Да, — ответила Одинцова с каким-то, ей еще непонятным, испугом.

— И вы не рассердитесь?

— Нет.

— Нет? — Базаров стоял к ней спиною. — Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно… Вот чего вы добились.

Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая — страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей… Одинцовой стало и страшно и жалко его.

— Евгений Васильич, вы меня не поняли, — прошептала она с торопливым испугом. Казалось, шагни он, она бы вскрикнула… Базаров закусил губы и вышел.

«Я и себя не понимала», – подумала Одинцова. Она увидала себя в зеркале; ее назад закинутая голова с таинственною улыбкой на полузакрытых, полураскрытых глазах и губах, казалось, говорила ей в этот миг что-то такое, от чего она сама смутилась…«Нет, — решила она наконец, — Бог знает, куда бы это повело, этим нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на свете».

Звучит Соната № 17 «Буря» (3 часть) Л. Бетховена

Под музыку Чтецы 8-9 уходят, Чтец 10 занимает место за литературным столиком

Ведущий. Слайд 13.  А как же чувствует себя Базаров? Он хотя и остаётся самим собой, но чёрная тень пережитого заметно ложится на все его слова и поступки. Он полон твёрдой и даже злой решимости победить свою боль и в этой решимости становится ещё более, чем прежде, суровым и беспощадным к себе и другим.

Чтец 10: — Я думаю: хорошо моим родителям жить на свете! Отец в шестьдесят лет хлопочет, толкует о «паллиативных» средствах, лечит людей, великодушничает с крестьянами — кутит, одним словом; и матери моей хорошо: день ее до того напичкан всякими занятиями, ахами да охами, что ей и опомниться некогда; а я…

— А ты?

— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!

— Позволь тебе заметить: то, что ты говоришь, применяется вообще ко всем людям…

— Ты прав, — подхватил Базаров. — Я хотел сказать, что они вот, мои родители то есть, заняты и не беспокоятся о собственном ничтожестве, оно им не смердит… а я… я чувствую только скуку да злость.

— Злость? почему же злость?

— Почему? Как почему? Да разве ты забыл?

— Я помню все, но все-таки я не признаю за тобою права злиться. Ты несчастлив, я согласен, но…

— Э! да ты, я вижу, Аркадий Николаевич, понимаешь любовь, как все новейшие молодые люди: цып, цып, цып, курочка, а как только курочка начинает приближаться, давай Бог ноги! Я не таков. Но довольно об этом. Чему помочь нельзя, о том и говорить стыдно. — Он повернулся на бок. — Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи! Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат, самоломаный!

— Не ты бы говорил, Евгений! Когда ты себя ломал?

Базаров приподнял голову.

— Я только этим и горячусь. Сам себя не сломал, так и бабенка меня не сломает. Аминь! Кончено! Слова об этом больше от меня не услышишь.

Ведущий: Человек «самоломанный». А ведь в этой «самоломанности», которой он стыдится как слабости, заключена, по Тургеневу, его сила. Его страстность, его способность к истинно высокой любви.

Звучит Скерцо №2 (си-бемоль минор), op.31 Ф. Шопена

Под музыку Чтец 10 уходит, Чтец 11 занимает место за литературным столиком

Ведущий. Слайд 14.  Несмотря на внешнюю чёрствость и даже грубость Базарова в обращении с родителями, он нежно любит их. «…таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать», – это слова Базарова о родителях. Сказаны они были, увы, перед смертью. А сейчас любимый сын уезжает из родного дома, погостив  в нём всего три дня после трёх лет отсутствия.

Чтец 11: Базаров с Аркадием уехали на другой день. С утра уже все приуныло в доме; у Анфисушки посуда из рук валилась; даже Федька недоумевал и кончил тем, что снял сапоги. Василий Иванович суетился больше чем когда-либо: он видимо храбрился, громко говорил и стучал ногами, но лицо его осунулось, и взгляды постоянно скользили мимо сына. Арина Власьевна тихо плакала; она совсем бы растерялась и не совладела бы с собой, если бы муж рано утром целые два часа ее не уговаривал. Когда же Базаров, после неоднократных обещаний вернуться никак не позже месяца, вырвался наконец из удерживавших его объятий и сел в тарантас; когда лошади тронулись, и колокольчик зазвенел, и колеса завертелись, — и вот уже глядеть вслед было незачем, и пыль улеглась, и Тимофеич, весь сгорбленный и шатаясь на ходу, поплелся назад в свою каморку; когда старички остались одни в своем, тоже как будто внезапно съежившемся и подряхлевшем доме, — Василий Иванович, еще за несколько мгновений молодцевато махавший платком на крыльце, опустился на стул и уронил голову на грудь. «Бросил, бросил нас, — залепетал он, — бросил; скучно ему стало с нами. Один как перст теперь, один!» — повторил он несколько раз и каждый раз выносил вперед свою руку с отделенным указательным пальцем. Тогда Арина Власьевна приблизилась к нему и, прислонив свою седую голову к его седой голове, сказала: «Что делать, Вася! Сын — отрезанный ломоть. Он что сокол: захотел — прилетел, захотел — улетел; а мы с тобой, как опенки на дупле, сидим рядком и ни с места. Только я останусь для тебя навек неизменно, как и ты для меня».

Василий Иванович принял от лица руки и обнял свою жену, свою подругу, так крепко, как и в молодости ее не обнимал: она утешила его в его печали.

Звучит русская народная песня «Не одна во поле дороженька»

Ведущий. Слайд 15. Любовь Базарова застала его врасплох, смяла, привела в отчаяние. Совсем другая история любви у Аркадия. Стоило ему отдалиться от Евгения, как потребность в близком и любящем его человеке стала ведущей, и Катя вошла в его жизнь долгожданным светом. Отношения Кати Одинцовой и Аркадия становятся прямой антитезой Базарову, его суровой теме, его жизни, его облику и судьбе: «Он хищный, а мы с вами ручные». Антитеза несчастной любви и тяжёлой внутренней борьбе Базарова.

Под слова Ведущего Чтец 11 уходит, Чтец 12 занимает место за литературным столиком

Чтец 12: — Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для меня… вопрос, до которого я еще не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали. Действительно, я во многом изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, — вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.

— Я?.. Мне?.. — проговорила Катя.

— Я теперь уже не тот заносчивый мальчик, каким я сюда приехал, — продолжал Аркадий, — недаром же мне и минул двадцать третий год; я по-прежнему желаю быть полезным, желаю посвятить все мои силы истине; но я уже не там ищу свои идеалы, где искал их прежде; они представляются мне… гораздо ближе. Глаза мои недавно раскрылись благодаря одному чувству… Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня поймете…

Катя ничего не отвечала, но перестала глядеть на Аркадия.

Но тут красноречие изменило Аркадию; он сбился, замялся и принужден был немного помолчать; Катя все не поднимала глаз. Казалось, она и не понимала, к чему он это все ведет, и ждала чего-то.

— Катерина Сергеевна, — проговорил он дрожащим голосом и стиснув руки, — я люблю вас навек и безвозвратно, и никого не люблю, кроме вас. Я хотел вам это сказать, узнать ваше мнение и просить вашей руки, потому что я и не богат и чувствую, что готов на все жертвы… Вы не отвечаете? Вы мне не верите? Вы думаете, что я говорю легкомысленно? Но вспомните эти последние дни! Неужели вы давно не убедились, что все другое — поймите меня, — все, все другое давно исчезло без следа? Посмотрите на меня, скажите мне одно слово… Я люблю… я люблю вас… поверьте же мне!

Катя взглянула на Аркадия важным и светлым взглядом и, после долгого раздумья, едва улыбнувшись, промолвила:

— Да.

Он схватил ее большие, прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле человек.

Звучит романс “И снилось мне” (комп. Валерий Зубков)

Под музыку Чтец 12 уходит, Чтец 13 занимает место за литературным столиком

Ведущий. Слайд 16. Аркадий здесь окончательно расстаётся с Базаровым, которому останется после этого только поставить точку, и он делает это замечательными словами. Но нельзя «рассыропиться», Базаров вынужден сдерживать себя, чтобы не дать прорваться наружу добрым чувствам и словам. Таким суровым, страдающим и добрым покидает Евгений сцену перед последним актом своей жизненной драмы.

Чтец 13: — Так ты задумал гнездо себе свить? — говорил Базаров Аркадию, укладывая на корточках свой чемодан. — Что ж? дело хорошее. Только напрасно ты лукавил. Я ждал от тебя совсем другой дирекции. Или, может быть, это тебя самого огорошило?

— Я точно этого не ожидал, когда расставался с тобою, — ответил Аркадий, — но зачем ты сам лукавишь и говоришь: «дело хорошее», точно мне неизвестно твое мнение о браке?

— Эх, друг любезный! — проговорил Базаров, — как ты выражаешься! Видишь, что я делаю; в чемодане оказалось пустое место, и я кладу туда сено; так и в жизненном нашем чемодане; чем бы его ни набили, лишь бы пустоты не было. Не обижайся, пожалуйста: ты ведь, вероятно, помнишь, какого я всегда был мнения о Катерине Сергеевне. Иная барышня только от того и слывет умною, что умно вздыхает, а твоя за себя постоит, да и так постоит, что и тебя в руки заберет, — ну, да это так и следует. — Он захлопнул крышку и приподнялся с полу. — А теперь повторяю тебе на прощанье… потому что обманываться нечего: мы прощаемся навсегда, и ты сам это чувствуешь… ты поступил умно; для нашей горькой, терпкой, бобыльной жизни ты не создан. В тебе нет ни дерзости, ни злости, а есть молодая смелость да молодой задор; для нашего дела это не годится. Ваш брат дворянин дальше благородного смирения или благородного кипения дойти не может, а это пустяки. Вы, например, не деретесь — и уж воображаете себя молодцами, — а мы драться хотим. Да что! Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает, да ты и не дорос до нас, ты невольно любуешься собою, тебе приятно самого себя бранить; а нам это скучно — нам других подавай! нам других ломать надо! Ты славный малый; но ты все-таки мякенький, либеральный барич — э волату, как выражается мой родитель.

— Ты навсегда прощаешься со мною, Евгений, — печально промолвил Аркадий, — и у тебя нет других слов для меня?

Базаров почесал у себя в затылке.

— Есть, Аркадий, есть у меня другие слова, только я их не выскажу, потому что это романтизм, — это значит: рассыропиться. А ты поскорее женись; да своим гнездом обзаведись, да наделай детей побольше. Умницы они будут уже потому, что вовремя они родятся, не то что мы с тобой. Эге! я вижу, лошади готовы. Пора. Со всеми я простился… Ну что ж? обняться, что ли?

Аркадий бросился на шею к своему бывшему наставнику и другу, и слезы так и брызнули у него из глаз.

Слайд 17. Демонстрация фрагмента из мини-сериала «Отцы и дети» (1983 г., реж. В. Никифоров) – «Смерть Евгения Базарова»

Ведущий: Сила, величие и поэтическая красота, сказавшиеся в смерти Базарова, имеют символический смысл: так гибнут гиганты. Но гигантская задача Базарова осталась невыполненной. Базаров не хочет умирать, но, видно, это единственный выход для него – все жизненные основы и принципы этого героя были разрушены. А на смену им ничего не пришло. Кажется, и сам герой понимает это. И решает принять свою участь достойно: «Все равно: вилять хвостом не стану». 

О смерти Базарова Чехов писал: «Болезнь Базарова сделана так, что я ослабел, и было чувство, как будто я заразился от него».

«Смерть Базарова, – писал Овсянико-Куликовский, – это апофеоз его личности».

Главу 27 считал лучшей в романе Набоков.

«Описание смерти Базарова составляет лучшее место в романе». Это Писарев.

Под слова Ведущего Чтец 13 уходит,а Чтец 14 занимает место за литературным столиком

Чтец 14. Слайд 18. Есть небольшое сельское кладбище в одном из отдаленных уголков России. Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный: окружающие его канавы давно заросли; серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашеными крышами; каменные плиты все сдвинуты, словно кто их подталкивает снизу; два-три ощипанных деревца едва дают скудную тень; овцы безвозбранно бродят по могилам… Но между ними есть одна, до которой не касается человек, которую не топчет животное: одни птицы садятся на нее и поют на заре. Железная ограда ее окружает; две молодые елки посажены по обоим ее концам: Евгений Базаров похоронен в этой могиле. К ней, из недалекой деревушки, часто приходят два уже дряхлые старичка — муж с женою. Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нем… Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии «равнодушной» природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…

Звучит фрагмент Концерт для фортепиано с оркестром № 23 ля мажор (К. 488) – 2. Adagio В. Моцарта

Ведущий. Слайд 19.  В шумные дни борьбы, строительства новой жизни и крушения старых устоев, грустным звуком нежной струны звучат тихие Тургеневские дни. Тургенев… Нежный мягкий Тургенев. Мы надеемся, что сегодняшнее мероприятие помогло вам переосмыслить или по-новому взглянуть на творчество великого писателя, в частности, на роман «Отцы и дети».

Мы желаем вам новых встреч с книгами Ивана Сергеевича Тургенева. Благодарим за поддержку и талантливое чтение романа наших чтецов, музыканта – за прекрасно дополняющую музыку.